У способа передвижения маршруткой оказался небольшой изъян: время прибытия в Хельсинки было весьма относительным. Граница долго была на замке. Я досконально изучил ассортимент приграничного магазинчика и познакомился с интересными личностями, коротающими время в ожидании шлагбаума. Так прошло пол дня, Хельсинки ожидал где-то впереди. Я понял, что по крайней мере был прав, купив обратный билет на электричку. Дорого — да, но надёжно.

В Хельсинки светило солнце, шёл грибной дождь, переходящий в мелкую морось. Когда-то я жил в морском климате и помнил, что морось полагается просто игнорировать: местные жители не раскрывали зонтиков. Дождь закончился и показалась удивительно яркая радуга.

На площади было пустынно, но в то же время и уютно. Спустя сутки я понял, как мне повезло, что я «опоздал» в Хельсинки и прибыл в центр только к 9 вечера. Мне достались не загромождённые толпами виды.

Совершенно пусто было на рыночной площади, в 10 вечера здесь царили безупречные закатные цвета и разгуливали редкие туристы.

Больше всего в этом незнакомом городе удивляло сразу же появившееся ощущение полной безопасности. Возможно оно было ложным, или же ему способствовал предзакатный свет.

«Плавучих» ресторанов, как и полагается портовому туристическому центру, здесь было по штуке через каждые 300-500 метров. Потому что люди хотят кушать на плаву.

Этот кусочек набережной напомнил мне Стокгольм, но только с добрым, по-деревенски простодушным лицом, лишённым «имперского величия». К Хельсинки я сразу же начал проникаться иррациональной симпатией.

Сопровождавшего меня (вместо гида) соседа-корейца я спросил, чем ему нравится Хельсинки? (Он приезжает сюда уже который раз, побывав студентом по обмену). Тот задумался, но через пару минут выдал неожиданный ответ: друзьями. А мне пока что нравились кораблики на пристани и прохладный, но не пропитанный почему-то запахом водорослей чистейший воздух.

Кораблики — они для фотографа-любителя, как утки (или белки). И знаешь, вроде, что уже отснимал свою тысячу, но рука всё равно жмёт на спуск.

Даже не слишком радостные цвета храма в этом свете выглядели умиротворяющими.

Философское настроение заката передалось даже велосипедисту.

На сей раз «Курт» — тоже удивительно хорош в лучах заката. Но клянусь — ни пароходиком больше!

Я вспомнил рекламу «финских кварталов» в Питере с типовой финской архитектурой. Теперь я понял, что архитектура не всегда переносима: Питер явно сублимировал финскую задумку, с её мирной успокоенностью, во что-то своё — бунтарское. Здесь эта архитектура выглядела и уместной, и гармоничной. Даже панельный дом на углу излучал неясный шарм.

Свернув с набережной по пути к месту ночлега (квартире, разместившей как меня, так и нескольких дружелюбных корейцев), я сделал ещё один закатный снимок и окончательно упрочился во мнении, что я приехал в Хельсинки не поздно, а как раз вовремя. Кто же знал, что лучшее время съёмки будет между 8 и 11 вечера?

На следующий день был вторник. Если бы не редкие велосипедисты, город можно было считать в 10 утра полностью вымершим.

Даже во вторник этот город ухитрялся излучать спокойствие, граничащее с отрешённостью. Впрочем, в центре ландшафт изменился: улицы стали наполняться гостями города.

День обещал быть солнечным и жарким, вчерашние закатные пейзажи обретали иные краски.

Дойдя до района с действительно нордически причудливой архитектурой, я повернул в сторону центра, куда расчитывал «вписаться» дугой от набережной. Жёсткий дневной свет не изменил внутреннего восприятия города: невиданного доселе спокойствия в отсутствие сколько-нибудь заметных ограничителей.

В центре был хаос, но поскольку это Хельсинки, это был неторопливый хаос.

Я дерзко нарушил данное ранее себе слово и «щёлкнул» ещё пау-тройку пароходиков.

Иной свет — иной вид.

После 4-х вечера рынок опустел, вместо гидов, водящих хороводы старушек между ларями, снова показались местные жители.

Пора было восвояси. Уже в электричке я сообразил, что так и не увидел в городе ни единого полицейского.